Рыцарь печального образа

Питер Хэгелстейн и Джордж Чэплайн (слева направо), фото 80-х годов 

    Эта необычная публикация из № 5 журнала «Ровесник» за 1986 год принадлежала перу американского журналиста Уильяма Броуда, но была написана словно под заказ Правительства СССР — настолько явно в этом тексте звучит «голос всего прогрессивного человечества» против программы СОИ. Статья посвящена Питеру Хэгелстейну — одной из ключевых фигур проекта «Экскалибур», талантливой и яркой личности, которая безусловно заслуживает внимания. Типичное для Советской журналистики, идеологическое клише мятущегося западного ученого, страдающего из-за того, что приходится заниматься оружием вопреки идеалам и даже наперекор любви, отнюдь не мешает получать удовольствие от этой интересной статьи. Которая пронизана грозной романтикой Великого Противостояния и взаимным уважением народов двух великих стран, которого так явно не хватает сегодня.

Опубликовано в Журнале «Ровесник», № 5 за 1986 год

   Отправляясь в Ливермор, я хотел составить собственное мнение о «Группе О», об этих молодых (в основном моложе тридцати лет) ученых, оказавшихся на переднем крае пентагоновской программы «звездных войн». Лазер рентгеновского излучения с ядерной накачкой Хагелстайна — наиболее выдающееся достижение группы. Его смертоносные лучи, распространяющиеся со скоростью света, предназначены для уничтожения ракет.

    Две дюжины работающих в Ливерморе «рыцарей звездных войн» оказались совсем не похожими на мрачных отшельников: они питают пристрастие к сокам и мороженому, а также к «черному» юмору и всевозможным розыгрышам. Им нравится, например, на манер рекламных проспектов называть бомбу из Ливермора «лучшим подарком по почте». Рассказывают, что однажды кто-то из них подложил семикилограммовый брикет свинца в портфель Лоуэлла Вуда и тот, ничего не подозревая, несколько месяцев таскал его за собой по всей стране, пока ему наконец не признались в проделке. Большинство членов «Группы Лоуэлла» горды тем, что делают. «Мы создаем оружие, несущее жизнь, оружие, которое спасает людей от ракет, несущих смерть» ,- заявляет Лэрри Уэст.

   В устах Уэста и его коллег имя Хагелстайна уже притча во языцех. Дело в том, что в отличие от них Хагелстайн увлекается музыкой и литературой, размышляет над противоречиями жизни, и вовсе не потому, что хочет отвлечься от научных абстракций,- его это волнует само по себе. В колледже он бегал марафонскую дистанцию, входил в команду пловцов. На первом курсе Массачусетского технологического института играл на скрипке в струнном квартете. Он любит французскую литературу, которую читает в подлинниках. Для коллег он чудак и гений, весь в себе, отстраненный, похожий на героев Достоевского. Говорят, когда от него ушла любимая девушка — ей не нравилось, что он работает над ядерным оружием,- он ставил на проигрыватель исключительно реквиемы Брамса, Верди, Моцарта. «Его кабинет напоминал похоронное бюро»,- вспоминает Лоуэлл Вуд. «У него почти всегда бессонница, но в особенности во время важных экспериментов,- говорит его близкий друг и коллега.- Он работает как оглашенный, а затем не может уснуть и наутро похож на выброшенную на берег рыбу».

   Мне объяснили, что Хагелстайн никогда не стремился работать в военной области. Он мечтал получить Нобелевскую премию за создание первого в мире лабораторного рентгеновского лазера для нужд биологии и медицины. Идея, с которой он прибыл в Ливермор, состояла в том, что, уменьшив длину волн рентгеновского излучения, скажем, в сто раз, можно было бы получить топографическое изображение самых мельчайших молекул человеческого тела и тем самым открыть путь к постижению тайны рака. Но обстоятельства вынудили его заниматься совершенно иными исследованиями. Все кончилось тем, что он разработал не медицинское, а военное лазерное устройство.

   В течение нескольких дней я надеялся увидеть Хагелстайна в одном из мест, которые он посещал чаще прочих, но безуспешно. Поэтому некоторое время мне пришлось довольствоваться беседами с его коллегами. Я почерпнул немало любопытных сведений о самой лаборатории — научном ядерном центре с восемью тысячами сотрудников, основанном в пятидесятых годах при непосредственном участии Эдварда Теллера». Расположенная в засушливой калифорнийской долине среди пологих холмов, в стороне от больших дорог, лаборатория — огромный чужеродный кусок железобетона, стекла и асфальта, несколько сот современных построек, окруженных колючей проволокой и постами вооруженной охраны.

   На четвертый день моего пребывания в Ливерморе Хагелстайн наконец появился в дверях небольшой библиотеки, которая уже стала моим «кабинетом». Он оказался выше ростом и вовсе не таким худющим и аскетичным, каким его рисовало мое воображение. Но действительно, он был бледен, манеры сдержанны. Его застенчивость бросалась в глаза. Он начал с извинений: у него правда не было времени встретиться со мной раньше.

   Итак, Питер Хагелстайн вырос в Лос-Анджелесе. С детских лет увлекался математикой, чему способствовал отец — инженер по профессии. В школьные годы научился играть на скрипке и виоле. «Я обнаружил,- вспоминает Хагелстайн,- что интересные композиции слишком сложны для меня, а те, которые я мог исполнить, чересчур скучны. Поэтому я стал сочинять сам. Впервые я попробовал в 1971 году и сочиняю с тех пор». В 1972 году, с отличием закончив среднюю школу, Хагелстайн поступил в Массачусетский технологический институт на физико-математическое отделение. Он учился сразу на двух факультетах и через два года получил два диплома: инженера-электрика и специалиста по компьютерной технике. В том же году его приняли в аспирантуру.

   Не имея времени на специальную подготовку, он все-таки принял участие в конкурсе на получение стипендии. Председатель жюри, которым оказался Лоуэлл Вуд, не только рекомендовал Хагелстайна в стипендиаты, но и предложил ему место в Ливерморе со следующего лета (это был 1975 год). Объяснил ли ему Вуд, чем именно занимается лаборатория? «Он сказал,- вспоминает Хагелстайн, — что во многих отношениях она ничем не отличается от других научных лабораторий. Он пояснил, что они работают над лазерами и рентгеновским излучением. Я в этом ничего не смыслил, но там также готовили сложнейшие программы для компьютеров».

  Так в возрасте двадцати лет Хагелстайн оказался у ворот лаборатории «Лоуренс Ливермор». «Лаборатория произвела сильное впечатление,- говорит Хагелстайн,- в особенности охранники и колючая проволока. Когда я попал в отдел кадров, тут только до меня дошло, что они занимаются оружием. Я хотел сразу же уехать, поскольку у меня не было ни малейшего желания ввязываться в военные исследования. Однако я решил повременить, потому что встретил здесь очень приятных людей и из любопытства решил остаться».

  В 1976 году, закончив аспирантуру и имея дипломы бакалавра и магистра наук, Хагелстайн стал штатным сотрудником Ливермора. Он продолжал работу над докторской диссертацией, по-прежнему мечтая создать первый в мире лабораторный лазер рентгеновского излучения для биомедицинских исследований. Хагелстайн рассчитывал использовать для этого новейшие дорогостоящие лазеры Ливермора, способные испускать пучки колоссальной энергии. Но все они были в распоряжении специальной научной группы, самостоятельно работать на ценном оборудовании застенчивому магистру настрого запретили. Ему оставалось довольствоваться изучением теории квантовой физики, разработкой своих идей на бумаге и вычислениями на компьютерах. Он работал ночи напролет и очень скоро в совершенстве овладел новым делом. Используя терминал компьютера, Хагелстайн имитировал эксперименты, которые ему не давали осуществить на практике.

   Но Хагелстайн был не единственным в Ливерморе, кто мечтал о рентгеновском лазере. Помимо таких проблем, как использование ядерных взрывов для рытья траншей, уничтожения астероидов, энтузиасты ядерной физики искали способы применения сверхэнергии в различных экзотических видах оружия, включая рентгеновский лазер.  В 1977 году сотрудник Ливермора Джордж Чэплайн выдвинул новаторскую (до сих пор строго засекреченную) идею, открывающую возможность создания рентгеновского лазера с ядерной накачкой. По странному совпадению в том же году на экраны вышел фильм «Звездные войны». Подземный испытательный взрыв для проверки идеи Чэплайна был проведен в следующем году на полигоне в штате Невада. Взрывное устройство сработало, однако система детекторов и датчиков, фиксировавших рентгеновское излучение, вышла из строя. Тогда так и не удалось узнать, осуществима ли идея Чэплайна.

  Шли месяцы, готовилось повторное испытание. На протяжении всего 1979 года Чэплайн и руководство лаборатории регулярно собирали сотрудников для обмена мнениями по ходу подготовки эксперимента. На некоторых встречах присутствовали Вуд и Хагелстайн. Мнение Хагелстайна особенно ценилось: не имея доступа к практическим исследованиям, уже несколько лет он занимался только теорией рентгеновских лазеров и разбирался в них лучше, чем кто-либо. Первым естественным порывом Хагелстайна было отказаться помогать Чэплайну. Он ненавидел оружие. И тем более ему претило собственное участие в создании ядерного оружия в какой бы то ни было форме. В этом его горячо поддерживала девушка, с которой он в то время встречался, Джозефина Штейн.

    Они познакомились еще в Массачусетсом технологическом институте, где играли в одном оркестре. Она училась на инженерно-механическом факультете и с одинаковым пылом рассуждала о поэзии сопротивления материалов и о грусти музыки Шуберта. Он был одним из лучших студентов, увлеченный наукой, музыкой, спортом. Два года они не виделись, но летом 1978 года Джозефина переехала из Кембриджа в Беркли продолжить образование в Калифорнийском университете. Как-то раз в университетской библиотеке она столкнулась с Хагелстайном. С тех пор они были неразлучны.

   Когда мисс Штейн узнала, чем занимается его лаборатория, она со всей страстью стала убеждать Хагелстайна, что бомбы были и остаются бомбами, что они всегда будут оружием смерти и разрушения. Она настаивала, чтобы он ушел из лаборатории. Она даже организовала антивоенную демонстрацию у ворот Ливермора. Хагелстайн разделял ее взгляды, но не мог и отказаться от огромных возможностей, которые предоставляла работа в лаборатории. И вот однажды, как ему кажется, по чистой случайности он вдруг оказался на роковом пути. Это произошло во время одной из встреч, проводимых Чэплай-ном летом 1979 года. Хагелстайн обронил несколько фраз (каких именно, до сих пор остается секретом), которые круто изменили направление всей национальной программы создания ядерного рентгеновского лазера.

 Накануне, как обычно, он проработал всю ночь и утром, изнуренный, сидел на собрании и видел себя как бы со стороны, словно в перевернутую подзорную трубу. Помимо собственной воли, механически отвечая на вопрос, он сказал нечто такое, чего прежде не говорил никто, нечто принципиально новое в неизведанной области ядерных лазеров.  »Сразу после этого,- продолжает свой рассказ Хагелстайн,- меня заставили заняться детальными расчетами. Я противился как мог, но вы представить себе не можете, какое давление на меня оказали». Ему приказали сесть за терминал компьютера и день за днем, используя накопленный ранее опыт, рассчитывать, что произойдет с теми или иными материалами под воздействием ядерного взрыва. Он чувствовал, что не должен этого делать. Хагелстайн уже добился определенного прогресса в работе над медицинским лазером. Он потребовал дать ему возможность завершить докторскую диссертацию. Неужели все эти свихнувшиеся на бомбах люди не видят, что он занят?

   Но, несмотря на уговоры Джозефины Штейн, его собственные протесты, Хагелстайн все-таки продолжал сидеть над расчетами военного рентгеновского лазера. Почему? Коллеги Хагелстайна объяснили мне, что его работу над лазерным оружием стимулировала настроенность против русских. Сам же Хагелстайн высмеял такое объяснение, сказав, что и прежде достаточно знал о России, прочитав немало книг русских писателей, и еще в колледже интересовался историей этой страны. В разговоре со мной он привел другую причину. Хагелстайн сделал упор на свое честолюбие, ему во что бы то ни стало хотелось создать свой рентгеновский лазер. Но все шансы стать первым в то время были у Чэплайна. «Для вчерашнего студента,- говорит Вуд,- это ситуация типа «все или ничего»,.. В подобном соревновании нет почетного второго места. И если кто первым добивается успеха, то остальным ничего не остается, как начать все сначала».

  Вторая причина — установившиеся дружеские связи с коллегами. В случае его отказа выполнять порученную работу он оказался бы в изоляции. Сначала его заставили бы почувствовать себя неуютно, а затем принудили уйти. Все это означало потерю друзей, дома и одного из немногих мест в мире, где способны по достоинству оценить его талант.

  Молодые ученые в «Группе О» очень сдружились между собой. Они изобретательны и остроумны. Находиться в их обществе истинное удовольствие. Особенность их взаимоотношений сказывается даже в языке, на котором они общаются. Секретность работы породила зашифрованные, только им понятные шутки. Молодые ученые совершенно изолированы от внешнего мира. Конечно, они могут вежливо побеседовать с любым посетителем. Однако в их жизни так много связано с секретными проектами, что свободно разговаривают они только с теми, кто прошел тщательную проверку на благонадежность. Это что-то вроде концлагеря.

  Так случилось, что Хагелстайн теперь занимался только расчетами нового вида оружия. Руководство лаборатории включило проверку идеи Хагелстайна в программу готовившихся подземных испытаний по проекту Чэплайна. Именно в это время отношения между Хагелстайном и его девушкой начали разваливаться. «Я во всем соглашался с ней,- вспоминает Хагелстайн с горечью,- ей этого было мало, она считала, что убеждения не должны расходиться с делом». Они расстались, Хагелстайн впал в депрессию.

   Подземный испытательный взрыв был произведен 14 ноября 1980 года. Вуд и Чэплайн находились на полигоне в Неваде, волнуясь, суетясь, заканчивая последние приготовления. Хагелстайн остался в Ливерморе. Испытания прошли успешно и для Хагелстайна, и для Чэплайна, однако результаты Хагелстайна оказались несравненно лучше. Чтобы отпраздновать успех, Вуд свозил его и еще нескольких сотрудников из группы в соседний городок и накормил мороженым в кафе.

  После успешных подземных испытаний перед Хагелстайном открылись все двери. Наконец он получил доступ к сверхмощным лабораторным лазерам. Увы, прежний интерес к ним исчез: изменился он сам. Причину подобного пессимизма можно найти в его докторской диссертации «Физические основы коротковолновых лазерных устройств», в 1981 году представленной им в Массачусетский технологический институт. Четыреста пятьдесят одна страница уравнений и научных обоснований содержит единственное отступление от строгого научного стиля, где автор размышляет о возможном практическом применении своих идей, основываясь на трех произведениях научно-фантастической литературы. В одном из них, в романе Лэрри Нивена «Закругленный мир», на подступах к внеземной цивилизации космический корабль подвергается обстрелу лучевым оружием: «Нас обстреливают! — вскричал один из членов экипажа.- По всей вероятности, это лазер рентгеновского излучения. Что это, война?» — «Рентгеновский лазер всегда был орудием войны,- отвечает его товарищ.- Если бы не надежная защита корпуса нашего корабля, все мы были бы уже мертвы».

  Эта ссылка на беллетристику иллюстрирует перемену настроения Хагелстайна. «Считается, что писатели-фантасты заглядывают в будущее,- говорит он.- Поэтому я решил проверить, какое же будущее они предрекают рентгеновскому лазеру. Оказалось, во всех книгах он служит уничтожению… Сплошное разочарование». Вот так, с иронией, он прощается с прежними высокими замыслами создать лабораторный рентгеновский лазер для мирных целей. Конечно, и тем, чего он добился, можно бы гордиться, однако к своему детищу Хагелстайн испытывает двойственное чувство.

   »Мой взгляд на оружие изменился,- говорит он сдержанно.- Примерно до 1980 года я вообще не хотел иметь с ним ничего общего. В те дни я любое оружие считал зловещим. Сегодня я рассматриваю его только с точки зрения физических проблем». Я не слышу в голосе уверенности, восторга, а совсем обратное тому, как молодой король должен бы отзываться о своем магическом мече.  Он не верит в возможность создания непроницаемого космического щита. То есть опять не вписывается в образ технократа, уверенного во всесилии современной технологии. Скорее он похож на издерганного молодого человека, который предпочитает закрыть глаза на военное предназначение своих изобретений. В разговоре со мной он говорил не столько о технических путях решения проблемы гонки вооружений, сколько о политических средствах, например таких, как культурные обмены между «сверхдержавами».

    »Что касается рассуждений о том, что «космический щит» сделает войну менее вероятной, то я в этом сомневаюсь,- говорит он.- Остановить начавшуюся войну будет невозможно. Конечно, было бы прекрасно, если бы нам удалось создать оборонительную систему, способную уничтожать в воздухе все межконтинентальные баллистические ракеты. Однако я не думаю, что это возможно. Мы сможем нейтрализовать некоторые из них, но не все. Но даже если бы мы и создали такую систему, то все равно не предотвратили бы войну и не избавили человечество от ядерной угрозы, потому что все зависит от людей». »Я почти убежден,- продолжает он с мрачноватой усмешкой,- что нам не избежать третьей мировой войны. Это будет страшно. Множество городов превратится в пепел. И я совершенно не представляю, как изменить ситуацию к лучшему, совсем избавиться от угрозы. Я считаю — даже если доля вины и лежит на Советах» — наше собственное правительство зачастую мыслит гораздо примитивнее, чем думают избиратели. Во многих отношениях русские более здравомыслящие люди, чем мы».

    «Лично у меня нет никаких недобрых чувств к советскому народу. Для улучшения общей ситуации, я думаю, действительно было бы полезно организовать с Советами крупномасштабный культурный обмен. По крайней мере он даст нам возможность лучше узнать друг друга. Может быть, это поможет. Однако сейчас мы в очень трудном положении. И создание оборонительной системы не способно облегчить его. Городов от уничтожения она не спасет».

Уильям Броуд,  перевод Игоря Моничева